Изучать социальную историю аналитической философии - господствующей формы академической философии в англоязычном мире и даже за его пределами, значит взять ее в такой оборот, который она по своей сути не приемлет.
Аналитическая философия по разным взаимосвязанным причинам не терпит, чтобы к ней относились как к продукту культурно и политически ангажированных людей.
Прежде всего, аналитическая философия не приемлет даже мысли о том, что у нее есть история. Она считает себя, так или иначе, вообще вне какой бы то ни было традиции. Это очевидная ложь, причем ложь впечатляющая. Аналитическая философия - это именно та традиция в европейской философии, которая связывает себя с одной стороны с тем, как люди мыслили в XVIII веке, обходя стороной всю посткантианскую традицию и рассматривая ее как великий, но обреченный на неудачу проект, и с культурой буржуазного либерализма, восходящей корнями к этому периоду, с другой. Историческое невежество, которое культивирует аналитическая философия, не позволяет тем, кто ее практикует, даже мельком увидеть это.
Кроме того, аналитические философы страдают от фантазии, что они вообще не говорят с какой-либо определенной точки зрения. Они просто приводят аргументы в исторической, культурной и политической пустоте. Главное, говорят они нам, это ясность и точность этих аргументов - и, возможно, прежде всего способность делать концептуальные или лингвистические различия, которые имеют решающее значение для правильного понимания сути вещей.
Так как же работают эти аргументы? В поздней аналитической философии примечательно, что аргументы, как правило, опираются, не просто неявно, а открыто, на собственные интуиции философов. На семинарах по аналитической философии участники постоянно апеллируют к собственным интуициям и спрашивают о подобном у других. Философам-аналитикам вряд ли приходит в голову, что эти интуиции могут быть по-разному искажены из-за предрассудков их обладателей, или что совпадение интуиций, которое они часто обнаруживают в своей группе, может быть как-то связано с тем, как происходит автоотбор в аналитическую философию. Интуиции вытекают из весьма схематичных мыслительных экспериментов, таких как «проблема вагонетки», и питаются ими В наши дни большая часть работы философов-аналитиков состоит в том, чтобы использовать свои хваленые интуиции, чтобы (как они любят говорить, заимствуя у Платона) «разрезать природу вдоль волокон». Это и есть аналитическая метафизика. Фундаментальная конституция реальности должна быть установлена философами с помощью их интуиции.
Но так было не всегда, и не вся аналитическая философия достигает таких высот декаданса. На самом деле, интерес к изучению социальной истории аналитической философии заключается в на самом деле увлекательных интеллектуальных проектах многих ее сторонников. И, как я понимаю социальную историю философии, такая история стремится исследовать и объяснять идеи, а не рассматривать «производство» знания, абстрагируясь от его основного содержания - как будто способ приготовления интеллектуальных сосисок - это все, что имеет значение, и нет необходимости смаковать сами сосиски. По мере развития этой истории с 1898 года до наших дней меняется и ее трактовка, о чем я и пишу в «Социальной истории аналитической философии». Подобное происходит благодаря тому существенному факту, который важен для меня, согласно которому собственно аналитическая философия сформировалась только после 1945 года, в США, и что ее формирование заключается в слиянии тех движений, которые до Второй мировой войны были разделенными и несовпадающими. До войны существовало несколько формаций, которые мы можем назвать «протоаналитическими» - в первую очередь, это то, чем занимались в Кембридже Бертран Рассел и Дж. Э. Мур, и логический позитивизм, развивавшийся в Вене. Эти формации практиковали философию, заметно отличаясь друг от друга, и потребовалась значительная работа, проделанная, в частности, философами Сьюзан Стеббинг и Максом Блэком, чтобы привести их к диалогу. В данном случае заниматься социальной историей – это значит исследовать самосознание представителей этих различных интеллектуальных направлений в конкретных культурных условиях - в Блумсбери и «красной Вене» соответственно. Для этих философов непосредственные контакты с либеральной традицией всегда были жизненно важны.
После Второй мировой войны, по мере того как новая единая формация под названием «аналитическая философия» одна за другой захватывала философские факультеты американских университетов (процесс шел гораздо медленнее, чем это часто представляется), меняется и тип социально-исторической обработки, которой поддается аналитическая философия. Поскольку в ней нет самосознания собственного методологического единства, вся формация легко попадает под удар идеологической критики в собственном смысле слова. Господство аналитической философии теперь приходится рассматривать с точки зрения ее удобства в качестве базовой инстанции буржуазно-капиталистической либеральной идеологии. В большинстве своем эти философы сейчас являются либералами того типа, которые никогда даже не рассматривали альтернативы либерализму - и которые, вероятно, даже не знают, что они либералы.
Особенно интересным этапом в истории аналитической философии, в котором речь идет о ее знакомстве с собственной идеологической подоплекой, является включение в ее сферу модальной логики (логики необходимости и возможности). Изучение умозаключений, связанных с утверждениями о необходимости и возможности, было фактически запрещено в аналитической философии. Причину этого искать далеко не надо. Такие понятия просто не вписываются в эмпирико-буржуазную парадигму, которая представляет себе нейтрального, но (якобы) автономного субъекта, сталкивающегося с множеством инертным образом данных индивидуальных предметов. (Сам автономный субъект также мыслится крайне индивидуалистично; общество - это просто совокупность индивидуальных субъектов). Для эмпирика конституирование реальности - это просто вопрос о том, как отдельные предметы помещаются в разные ящики; здесь нет места для того, что необходимо или что возможно. В XIX веке английский математик Джордж Буль совершил великий прорыв в формальной логике за счет абсолютно «экстенсионального» метода (речь шла лишь о том, что в какие ящики входит, при этом вытесняются «интенсиональные» понятия, такие как необходимость и возможность).
Но в ХХ веке техническое развитие модальной логики сделало невозможным жить в том же духе. Наиболее влиятельная фигура здесь, принстонский философ Дэвид Льюис, который хоть и полностью купился на эмпирическое представление о том, что реальность - это, как он выразился, «огромная мозаика локальных фактов, просто одна маленькая вещь, а затем другая», но сделал необычный ход. Возможность и необходимость могут быть включены в юмовскую картину мира путем описания «возможных миров» (обычно они представляются как альтернативные сценарии) как реально существующих миров. Например, утверждения о том, что такое-то и такое-то необходимо, для Льюиса фактически являются утверждениями о том, что такое-то и такое-то имеет место во всех «возможных мирах». («Возможные миры» - это интересное неправильное понятие, потому что все эти миры абсолютно существуют). Результат всего этого чрезвычайно любопытен. Льюис обезвредил угрозу, которую, как справедливо считалось, представляла собой модальная логика. Но почти никто не принял его «модальный реализм». А ведь именно он теперь имело значение. Вместо этого вся область аналитической философии перешла в режим, в котором более глубокие философские вопросы, из-за которых модальную логику было так трудно принять, больше не имели значения. Вместо этого воцарилась льюисовская концепция философии как своего рода инженерии, в которой нужно возиться то с тем, то с этим.
Подвергнуть аналитическую философию рассмотрению с точки зрения социальной истории - значит заставить ее приверженцев удивиться и растеряться. Один из главных источников разочарования философов-аналитиков заключается в том, что они просто не могут представить себе, чем может быть социальная история, кроме грубого причинно-следственного объяснения, казалось бы, интеллектуально респектабельных идей в терминах скрытых влияний. История так не работает, и в моей книге нет ничего подобного. Но их предпосылки означают, что она останется для них в значительной степени нечитабельной. Опять же, они будут защищаться тем, что, конечно, разоблачение якобы грубых социальных сил в равной степени относится не только к аналитической философии, но и, в особенности, к ее врагу, «континентальной философии». Или же будет заявлено, что предложенная трактовка не охватывает все кейсы аналитической философии. Более того, будет выдвинут аргумент, что, в конце концов, аналитической философии не существует.
Этого и следовало ожидать: все это вытекает из природы аналитической философии. Но какой тогда был смысл писать такую книгу?
Я бы очень хотел, чтобы эта книга попала в руки тех представителей академической философии, которые обладают интеллектуальной широтой взглядов и энергией, чтобы направить развитие философии в новое русло. Для этого очень важно, в частности, разоблачить способ, которым аналитическая философия колонизирует существующие радикальные движения мысли, такие как феминизм и критическая расовая теория, чтобы лишить их критической силы и заменить своими собственными либеральными симулякрами. Необходимо, чтобы те представители аналитической философии, которые стремятся продвигать социальную программу - а таких сейчас немало - нашли свой путь за пределы этих симулякров, к реальности. Для этого необходимо забыть аналитическую философию, а не пытаться остаться в ее рамках.
Но речь идет не только о том, чтобы уничтожить аналитическую философию, а чтобы вернуть в философию воздух. Я написал широкую палитру истории аналитической философии такого рода, от которой те, кто находится внутри нее, по понятным причинам, учитывая их стиль мышления, основанный на выдвижении только почти невозможно скромных претензий, уклоняются. Я надеюсь, что она будет так же интересна тем, кто хотел бы познакомиться с ней и оценить ее величие, а также ее неудачи. Кроме всего прочего, интересно изучить, как группа людей может поддерживать бредовую идею о том, что они нигде конкретно не находятся в истории и что на них не влияет социальный мир, который столь ощутимым образом формирует их сознание.