Глобальный военный режим

Похоже, что мы вступили в период бесконечной войны, которая охватывает весь земной шар и затрагивает даже центральные узлы мировой системы. Всякий текущий конфликт имеет свою собственную генеалогию и ставки, но имеет смысл расширить перспективу и поместить их в более широкую структуру.

 Наша гипотеза состоит в том, что возникает глобальный военный режим, в котором управление и военная администрация тесно переплетаются с капиталистическими структурами. Чтобы понять динамику отдельных войн и сформулировать адекватный проект сопротивления, необходимо понять контуры этого режима.

Как риторика, так и практика глобальной войны резко изменились после 2000-х годов, когда «государство-изгой» и «несостоявшееся государство» были ключевыми идеологическими понятиями, которые, как считалось, объясняли возникновение военных конфликтов, которые по определению ограничивались периферией. Это предполагало устойчивую эффективную международную систему управления, возглавляемую господствующими национальными государствами и глобальными институтами. Сегодня эта система переживает кризис и неспособна поддерживать международный порядок. Вооруженные конфликты, такие как конфликты на Украине и в секторе Газы, вовлекают в себя некоторых из самых влиятельных игроков на международной арене, вызывая призрак ядерной эскалации. Мир-системный подход обычно рассматривает такие нарушения как признаки транзита гегемонии, как, например, когда мировые войны ХХ века ознаменовали переход от британской к американской глобальной гегемонии. Но в сегодняшнем контексте эти потрясения не предвещают никакой передачи власти. Упадок гегемонии США просто венчает период, когда кризис стал нормой.

Мы предлагаем представление о военном режиме, чтобы понять природу происходящих событий. Подобное можно проследить, прежде всего, в милитаризации экономической жизни и ее растущем соответствии требованиям «национальной безопасности». На вооружение выделяется не только больше государственных расходов; экономическое развитие в целом, как пишет Рауль Санчес Седильо, все больше определяется военной логикой и логикой безопасности. Необычайные достижения в области искусственного интеллекта во многом обусловлены военными интересами и технологиями военного применения. Логистические схемы и инфраструктура аналогичным образом адаптируются к вооруженным конфликтам и военным операциям. Границы между экономикой и военными интересами становятся все более размытыми. В некоторых секторах экономики они уже неразличимы.

Военный режим проявляется и в милитаризации социальной сферы. Иногда подобное принимает явную форму подавления инакомыслия и сплочения вокруг флага. Но также проявляется в более широких попытках усилить подчинение власти на различных социальных уровнях. Феминистская критика милитаризации уже давно подчеркивает не только токсичные формы маскулиности, на которые она направлена, но и искажающее влияние военной логики на все социальные отношения и конфликты […].

Становление военного режима также заметно благодаря кажущемуся парадоксу постоянных неудач гегемонистских военных кампаний. Вот уже как минимум полвека американские вооруженные силы, несмотря на то, что они являются наиболее полноценно финансируемой и технологически развитой боевой силой на планете, ничего не делают, кроме как проигрывают войны, от Вьетнама до Афганистана и Ирака. Символом такой неудачи является военный вертолет, уносящий последних оставшихся американских военнослужащих и оставляющий после себя опустошенный ландшафт. Почему такая мощная военная машина продолжает давать сбои? Один из очевидных ответов заключается в том, что Соединенные Штаты больше не являются империалистическим гегемоном, как некоторые до сих пор считают. Однако эта динамика неудач также раскрывает всеобъемлющую глобальную структуру власти, которую такие конфликты только укрепляют.

Здесь стоит вспомнить работу Фуко о постоянных неудачах тюрьмы в достижении заявленных целей. С момента своего создания, отмечает он, пенитенциарная система, якобы направленная на исправление и преобразование преступного поведения, неоднократно делала ровным счетом противоположное: увеличивала рецидивы, превращала рядовых правонарушителей в рецидивистов и т. д. «Возможно, — предлагает он, — следует перевернуть проблему и спросить себя, чему служит провал тюрьмы… Возможно, следует поискать нечто, что скрывается за видимым цинизмом пенитенциарного учреждения».

И в этом случае нам следует перевернуть проблему и спросить, чему служат неудачи военной машины – что скрывается за ее заявленными целями? При этом мы обнаруживаем, что речь не идет о клике военных и политических лидеров, которая плетет заговор за закрытыми дверьми. Это скорее то, что Фуко назвал бы проектом управления. Непрекращающийся парад вооруженных столкновений, больших и малых, служит поддержке военизированной структуры управления, которая принимает разные формы в разных местах и управляется многоуровневой структурой сил, включая господствующие на мировой арене национальные государства, наднациональные институты и конкурирующие сектора капитала, которые иногда совпадают, но иногда и конфликтуют.

В тесной связи между войной и кругооборотом капитала нет ничего нового. Современная логистика имеет военную генеалогию, уходящую корнями в колониальные предприятия и работорговлю в Атлантике. Тем не менее, нынешняя глобальная конъюнктура характеризуется растущим переплетением «геополитики» и «геоэкономики» на фоне постоянного воспроизводства и реструктурации пространств валоризации и накопления, которые пересекаются с оспариваемым распределением политической власти по всей планете.

Логистические проблемы, связанные с пандемией Covid-19, подготовили почву для ряда последующих военных конфликтов. Изображения контейнеров, застрявших в портах, сигнализировали о том, что мировая торговля стала склеротичной. Корпорации предпринимали отчаянные попытки справиться с кризисом, возвращаясь к старым маршрутам или открывая новые. Затем [началось СВО], что повлекло новые логистические сбои. Торговля нефтью и газом между Россией и Германией стала одной из главных жертв войны, особенно после впечатляющего саботажа на трубопроводе «Северный поток» в Балтийском море, в результате чего возобновились разговоры о «близости» или «дружбе» как о стратегии, направленной на то, чтобы отучить Запад экономить благодаря поставкам энергоносителей из Москвы. Война также остановила поставки пшеницы, кукурузы и масличных культур. Цены на энергоносители в Европе взлетели; в Африке и Латинской Америке стало не хватать базовых продуктов питания; Напряженность между Польшей, Чехией и Украиной возросла после снятия ограничений на экспорт украинской сельскохозяйственной продукции. Немецкая экономика сейчас находится в стагнации, а несколько других стран-членов ЕС были вынуждены реорганизовать свое энергетическое обеспечение, заключив соглашения со странами Северной Африки. Россия перенаправила свой экспорт энергоносителей на восток, в основном в Китай и Индию. Новые торговые пути – например, через Грузию – позволили ей, по крайней мере, частично обойти западные санкции. Эта реорганизация логистического пространства, очевидно, является одной из главных ставок конфликта.

В секторе Газы также решающее значение имеют логистические и инфраструктурные вопросы, хотя они зачастую оказываются в тени невыносимым зрелищем бойни. США надеялись, что экономический коридор Индия/Ближний Восток/Европа, простирающийся от Индии до Европы через Эмираты, Саудовскую Аравию, Иорданию, Израиль и Грецию, укрепит их региональное экономическое влияние и уравновесит китайскую инициативу «Один пояс, один путь». Однако этот проект опирался на нормализацию арабо-израильских отношений, который, возможно, был фатальным образом подорван текущей войной. Более того, нападения хуситов в Красном море вынудили крупные судоходные компании избегать Суэцкого канала и выбирать более длинные и дорогие маршруты. Американские военные сейчас строят порт у побережья Газы, предположительно для облегчения доставки гуманитарной помощи, хотя палестинские организации заявляют, что его конечная цель – доведение этнической чистки до конца.

Таким образом, боевые действия на Украине и в секторе Газы служат примером всемирной перестройки пространства капитала. Ключевые места обращения трансформируются в условиях военного режима посредством активного вмешательства национальных государств. Это подразумевает смешение политической и экономической логики: феномен, который еще более очевиден в азиатско-тихоокеанском регионе, где растущая напряженность в Южно-Китайском море и военные альянсы, такие как AUKUS, влияют на экономические сети, такие как Всеобъемлющая прогрессивная транснациональная инициатива - Тихоокеанское партнерство (The Comprehensive and Progressive Agreement for Trans-Pacific Partnership (CPTPP)). В этот переходный период каждый конфликт или нарушение цепочки поставок может принести пользу тому или иному государству или капиталистическому субъекту. Однако система в целом страдает от растущей пространственной фрагментации и непредсказуемого появления географически новых регионов.

Для противодействия глобальному военному режиму необходимы призывы к прекращению огня и эмбарго на поставки оружия, но нынешний момент также требует последовательной интернационалистской политики. […] На момент подготовки этой статьи такой проект наиболее явно требует глобального движения солидарности с Палестиной.

В XIX и XX вв интернационализм часто понимался как солидарность национальных проектов. Иногда это справедливо и сегодня, как, например, в случае с деятельностью ЮАР в Международном суде. Однако идеалы национального освобождения, которые служили основой ушедшей в прошлое борьбы с колониализмом, кажутся все более недосягаемыми. Пока борьба за палестинское самоопределение продолжается, перспективы решения проблемы двух государств и создания суверенного палестинского государства становятся все более нереалистичными. Как же тогда мы можем сформулировать проект освобождения, не предполагая в качестве цели национальный суверенитет? Что необходимо обновить и расширить, опираясь на определенные марксистские и панафриканские традиции, так это ненациональную форму интернационализма, способную противостоять глобальному обращеию современного капитала.

Интернационализм — это не космополитизм, то есть он требует материального, специфического и локального обоснования, а не абстрактных претензий на универсализм. Это не исключает полномочий национальных государств, но ставит их в более широкий контекст. Движение сопротивления, подходящее для 2020-х годов, будет состоять из целого ряда сил, включая местные и общегородские организации, национальные структуры и региональных игроков. Например, борьба курдов за свободу распространяется через национальные границы в Турции, Сирии, Иране и Ираке. Движения коренных народов в Андах также преодолевают подобные разделения, в то время как феминистские коалиции в Латинской Америке и за ее пределами представляют собой мощную модель ненационального интернационализма.

[…] Новый военный режим, как мы уже отмечали, выходит за рамки национальных границ и структур управления. В ЕС можно противостоять своему национальному правительству и его ура-патриотическим позициям, но при этом необходимо бороться и с наднациональными структурами самого торгового блока, признавая при этом, что даже Европа в целом не является суверенным актором в этих войнах. В США военные структуры принятия решений и вооруженные силы также выходят за пределы национальных границ и включают в себя широкую сеть национальных и ненациональных субъектов.

Как можно нанести удар по столь пестрой структуре? Локальные и индивидуальные жесты малоэффективны. Условия эффективной практики должны включать коллективный отказ, организованный в международных кругах. Массовые протесты против вторжения США в Ирак, которые прошли в городах по всему миру 15 февраля 2003 года, правильно определили наднациональное формирование военной машины и заявили о возможности нового интернационалистического, антивоенного игрока. Хотя им не удалось остановить нападение, они создали прецедент для будущей практики массового вывода войск. Два десятилетия спустя мобилизация против резни в секторе Газы, проявляющаяся на улицах городов и в студенческих кампусах по всему миру, предвещают формирование «глобальной Палестины».

Одним из основных препятствий на пути такой освободительной интернационалистской политики является кемпизм: идеологический подход, который сводит политическую ситуацию к двум противоположным лагерям и часто заканчивается утверждением, что враг нашего врага должен быть нашим другом. Некоторые защитники палестинского дела будут превозносить или, по крайней мере, воздерживаться от критики любого игрока, выступающего против израильской оккупации, включая Иран и его союзников в регионе. Хотя это понятный импульс в нынешней ситуации, когда население Газы находится на грани голода и подвергается ужасающему насилию, бинарная геополитическая логика кемпизма в конечном итоге приводит к идентификации с репрессивными силами, которые подрывают освобождение. Вместо того, чтобы поддерживать Иран или его союзников, даже на словах, интернационалистский проект должен связать борьбу палестинской солидарности с такими движениями, как «Женщина, жизнь, свобода», которые бросили вызов Исламской Республике. Короче говоря, борьба против военного режима должна быть направлена не только на прекращение нынешней констелляции войн, но и на осуществление более широких социальных преобразований.

Таким образом, интернационализм должен возникнуть снизу, поскольку местные и региональные освободительные проекты находят средства для борьбы друг с другом. Но это также включает в себя обратный процесс. Он должен быть направлен на создание языка освобождения, который можно будет распознавать, отражать и развивать в различных контекстах: нечто вроде машины непрерывного перевода, которая может объединять разнородные контексты и субъективности. Новый интернационализм не должен предполагать или стремиться к какой-либо глобальной однородности, а вместо этого должен сочетать радикально отличающийся местный и региональный опыт и структуры. Учитывая раскол глобальной системы, разрушение стратегических пространств накопления капитала и переплетение геополитики и геоэкономики – все это заложило основу для возникновения военного режима как привилегированной формы управления – для проекта сопротивления требуется не что иное, как интернационалистская стратегия, чтобы преобразовать мир.

Статья написана в соавторстве с Сандро Меццадра и обязана некоторыми идеями Бретту Нейлсону, который вместе с Сандро Меццадрой является соавтором книги «Запад и все остальное: капитал и власть в многополярном мире», вышедшей в свет в издательстве Verso. Перевод публикуется с сокращениями.

NLR