Я знаю, что ни на кого никогда не стучала, — а если бы и настучала, то убедила бы себя, что это было чем-то иным. У австралийцев есть слово «доббинг» для обозначения доноса или стукачества начальству, и подобное поведение считается постыдным предательством по отношению к коллегам
Я абсолютно уверена, что в детстве никогда тайком не рассказывала учителям про других девочек. Такое в школе презиралось, и я бы наверняка запомнила, если бы хоть раз так сделала. Но взрослым легче оправдать такое поведение. Мой знакомый декан из университета Лиги плюща как-то рассказал мне, что преподаватели его факультета регулярно заглядывали к нему в кабинет для якобы непринужденных бесед, настоящей целью которых, обычно прямо не обозначенной, дать ему понять, что с каким-то коллегой «могут возникнуть проблемы».
Когда я впервые приехала в Советский Союз в качестве британского студента по обмену в 1960-х годах, я обнаружила, что советские взгляды на данный вопрос были похожи на те, что в Австралии. Быть стукачом (donoschik) было и остается презренным в глазах россиянина, независимо от того, насколько власти - от княжеской Москвы XVII века и вплоть до советской - поощряли подобное, и насколько распространена данная практика в реальной жизни. Конечно, как принципиальная позиция, этот всеобщий запрет на информирование властей о чем-либо, имеет свои проблемы. В 1980-х годах, когда я как историк начала интересоваться доносами, я спросила одного из моих советских/российских друзей, что бы он сделал, если бы узнал, что его сосед - серийный убийца. Нарушил бы он собственные правила и пошел бы в полицию с donos или промолчал бы и рискнул бы смертью еще большего количества людей? «Я бы им сообщил», - подумав немного сказал он. «Но мне было бы за это стыдно».
Америка, как я поняла вскоре после приезда туда в качестве начинающего советолога в годы холодной войны, – это совсем другое дело. Рассказ властям о правонарушении другого гражданина становится ipso facto предательством солидарности коллег только в контексте серьезной дихотомии между «мы» и «они»; и эта дихотомия, похоже, лишь частично и эпизодически присутствует в американской жизни. Именно «мы» и «они» существовали для протестующих против войны во Вьетнаме в 1970-х годах и для интеллектуалов маккартистских 1950-х, возмущённых давлением, оказываемым на свидетелей в Комитете Палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности, чтобы они «называли имена» коммунистов и сочувствующих. Но в целом американцы, похоже, согласны с представлением о том, что власти – их представитель, а не нечто отдельное, поэтому они не чувствуют себя плохо, рассказывая властям то, что им следует знать.
Одна из трудностей обсуждения проблемы доноса заключается в том, что существует масса слов для обозначения подобного, а также резко противоположные представления о его моральных мотивах. Если вы меня разоблачаете, то вы стукач по личным мотивам. Если я вас разоблачаю, то только потому, что я гражданин, который заботится об обществе. Многие термины в разных языках имеют отрицательную или, в лучшем случае, нейтрально-официозную окраску, но американцы, в отличие от других, изобрели термин для обозначения доноса, который имеет полностью позитивный смысл - whistleblowing. Это слово, предположительно придуманное Ральфом Нейдером в начале 1970-х годов, чтобы избежать постыдных коннотаций «стукачества» и «информирования», относится конкретно к сообщениям о злоупотреблениях со стороны руководителей корпораций, ведомств правительства и т.п. Поскольку информаторы рискуют подвергнуться преследованию, высказываясь открыто, они рассматриваются (за исключением тех, на кого они направлены) как смелые, преданные обществу правдолюбцы.
Напротив, американские советологи, как и более широкая общественность времён холодной войны, считали доносы исключительно советским явлением, частью «атомизации», насаждаемой тоталитарным государством посредством разрушения традиционных семейных и дружеских связей, и воспринимали их исключительно негативно. Для этого всегда приводился случай Павлика Морозова - пионера, который донес на своего отца во время коллективизации, и его ставили в пример поколениям советских детей.
В ходе моего исследования советской истории я заинтересовалась сталинской «культурной революцией» конца 1920-х – начала 1930-х годов, предшественника (и, несомненно, вдохновившей ее) более известной Культурной революции Мао в Китае десятилетиями позже. Советская «культурная революция» была атакой на укоренившуюся власть элит («буржуазной» интеллигенции и «правых» бюрократов) в сфере искусства и образования. Кампания была с энтузиазмом подхвачена молодыми коммунистами, жаждущими борьбы, а также людьми, имевшими претензии во всех областях культуры. Разоблачение оппонентов партии было важным оружием в этой борьбе. Такие разоблачения назывались «сигналами» – позитивным советским термином, обозначающим разоблачение, который, несмотря на официальное одобрение, так и не прижился в повседневной русской речи.
Великие чистки конца 1930-х годов, инициированные Сталиным, но набравшие собственный импульс, выявили иной тип массового доноса. Главной мишенью были коммунистические элиты, а народное донос был распространённым способом выявления жертв («шпионов» и «врагов народа»), подлежащих аресту, казни или отправке в ГУЛАГ. В отличие от советской «культурной революции», которая в целом не была истеричной, эта кампания превратилась в настоящую моральную панику – охоту на ведьм, в которой «врагов» могли внезапно интуитивным образом распознать без предъявления каких-либо реальных доказательств. Обвиняемые таким образом граждане не могли себя защитить, и если доброжелатели пытались вмешаться, даже просто требуя соблюдения элементарных прав, они сами мгновенно становились «врагами».
Сравнения с историей США в целом не поощрялись в американской советологии, поэтому охота на ведьм в Салеме в Массачусетсе конца XVII в. никогда не упоминалась как эпизод моральной паники из прошлого. Поскольку донос рассматривался как побочный продукт тоталитаризма, считалось само собой разумеющимся, что такая практика невозможна при демократии. Это была одна из аксиом холодной войны, с которой выступили США в 1970-х годах, и которая показалась мне очевидно неверной. Мой отец открыто придерживался левых взглядов, что ему стоило немало в Австралии времён холодной войны (где у нас был свой эквивалент HUAC в виде Королевских комиссий по шпионажу и коммунизму), и поэтому мне казалось странным, что американцы так быстро забыли собственный опыт 1950-х годов. Конечно, доносы существуют как в западных демократических обществах, так и в тоталитарных. Вопрос в моральном статусе и эквивалентности.
У философа Юдит Шкляр был ответ: обличение – это хорошо, когда оно направлено хорошей власти, и плохо, когда оно направлено плохой. Возможно, это в какой-то степени помогает решить проблему. Мы можем согласиться, что, поскольку советская власть была плохой (что, очевидно, и является посылкой Шкляр), было также плохо обличать «врагов народа» при Сталине, «диссидентов» при Брежневе и, mutatis mutandis. Но как насчёт осуждения «сталинистов» при Хрущёве или Горбачёве? Или «нацистов» и «пособников нацистов» при любом из них?
Аргумент Шкляр предполагает, что осуждение всегда должно быть морально приемлемым в демократическом обществе. Но в США некоторые предпочитают рассматривать каждый случай отдельно или, по крайней мере, в зависимости от того, какая сейчас администрация. Осуждение «террористов» при Джордже Буше-младшем в 2000-х годах — это одно (хотя не стоит воспринимать это как его личную поддержку), но осуждение «коммунистов» при Трумэне или Эйзенхауэре в 1950-х годах может показаться американским либералам более сомнительным, не говоря уже об осуждении «политически сознательных» (woke) интеллектуалов при Трампе в 2020-х годах.
Было бы неплохо, если бы мы могли различать доносы по их мотивам, но это кажется безнадежным предприятием. Большинство доносов формулируются в терминах общественного интереса, мотивы, как правило, неоднозначны, только Бог может знать, что у вас в душе и т. д. Возможно различать доносы по их предполагаемым результатам будет более обоснованным. При Сталине во время Больших чисток они включали арест, ссылку в ГУЛАГ и казнь без суда и следствия. Хотя кампания доносов во времена маккартизма имела некоторое сходство с чистками, их результаты были совершенно иными. Жертвы маккартизма (несмотря на дело Розенберга) обычно не подвергались смертной казни или длительной ссылке, а получали «только» репутационный ущерб. С высокой вероятностью теряли работу, но шанс на арест был невелик. Это было гораздо ближе к уровню последствий, которые могли последовать за советским доносом в эпоху Хрущева и Брежнева.
Шкляр сосредоточенна на политических доносах, но трудно провести жесткую границу между ними и доносами за преступные деяния или за поведение, которое просто считается «ненадлежащим», если использовать анахроничный термин. После того, как открытие секретных советских архивов в 1990-х годах выявило поразительную широту советских доносов, я провела исследование трехсот доносов, сделанных советскими крестьянами на своих руководителей в 1930-х годах. Не было никакого смысла делить их на политические и неполитические, поскольку многие совмещали в себе и то, и другое: типичный донос на председателя колхоза включал в себя как политическое обвинение («троцкист»), так и уголовное («растратчик»), наряду с обвинениями в оскорбительном или неуважительном поведении, таком как избиение рядовых колхозников или секс с их дочерьми. Похоже, крестьяне писали одни и те же письма на протяжении всего советского периода, с косметическими изменениями в политической стороне (после войны «троцкистов» заменили «нацистские коллаборационисты»). Более того, для широкого спектра доносов, не только в Советском Союзе, характер нынешнего политического режима, по-видимому, не имеет значения. Следовало ли сообщать о сексуальном насилии в Советском Союзе при Хрущёве, а не при Сталине? Был бы мой русский друг морально чист, если бы молчал о предполагаемых преступлениях своего соседа до прихода Горбачёва или Ельцина?
Но мне не нужно было тратить время на советские архивы, чтобы найти примеры доносов. В США, где я живу с начала 1970-х годов, в широкой печати опубликовано множество свидетельств этого явления. Новая моральная паника была связана не с коммунизмом, а с сексуальным насилием над детьми в детских садах. Доносы писали родители, сообщавшие фантастические истории своих детей о летающих ведьмах, сатанинских ритуалах и тайных комнатах, где и происходило насилие. Один из моих друзей, в целом рациональный человек, но с маленькими детьми, отнесся к обвинениям в некоторой мере серьезно. Точно так же повети себя и судьи в Калифорнии и в других штатах, приговорив некоторых работников детских садов к длительным срокам тюремного заключения. В конце концов истерия утихла; обвинения были сняты, а воспитатели освобождены. В январе 1997 года бывших преступников пригласили на «День раскаяния», который, как и следовало ожидать, состоялся в Салеме.
Организация «Остановим преступность» (Crime Stoppers), ещё одно детище 1970-х годов, предложила новый способ анонимного доноса для граждан, которые были слишком брезгливы или слишком трусливы, чтобы обращаться непосредственно в полицию. Сегодня «Остановим преступность» — организация международного масштаба, чья задача заключается в передаче информации, полученной от отдельных лиц, соответствующим национальным и международным органам. Даже австралийцы, с их сильной традицией борьбы с доббингом, организовали у себя эту полезную «приемную для людей, желающих поделиться тем, что им известно о нераскрытых преступлениях и подозрительной деятельности, не раскрывая своих имен», как указывается на австралийском сайте организации.
Политические информаторы в США периодически попадали в заголовки американской прессы. В 1971 году Дэниел Эллсберг передал документы Пентагона в New York Times и Washington Post. Поскольку его целью была дискредитация позиции правительства по войне во Вьетнаме, большинство либералов считали его действия морально оправданными и даже достойными восхищения. В 2013 году, когда Эдвард Сноуден проделал практически то же самое с документами АНБ, реакция была более неоднозначной (что он сбежал в Россию людям не понравилось). Между тем, слив «Унабомбера» Теда Качиньского со стороны его брата Дэвида в 1996 году вызвал волнение у многих американцев: фоном несомненного «благого» дела поимки террориста было «плохое» - донос на собственную семью, что явно напоминает историю Павлика Морозова. Затем, в 1998 году, разразился скандал, связанный с сексуальными отношениями Моники Левински и Билла Клинтона, который всплыл благодаря разоблачению сотрудницы Левински Линды Трипп. Это вызвало ещё более резкий раскол во мнениях. Возможно, в национальных интересах было раскрыть сексуальную жизнь президента (и его ложь об этом), но с другой стороны, Трипп, которая, казалось, жаждала внимания, предала доверие друга и полностью уничтожила его репутацию из-за в крайнем случае незначительного проступка со стороны Левински.
Но именно антитеррористическая паника после 11 сентября стала поворотным моментом для США, моментом, когда разоблачение стало не только приемлемым, но и, в отношении подозреваемых в терроризме, даже моральным долгом. Я помню как была крайне удивлена, когда ехала по Нью-Джерси Тернпайк вскоре после теракта и увидела мигающий знак с призывом «Сообщать о любых подозрительных лицах». Штат Пенсильвания объявил бесплатный номер для населения, чтобы «сообщать о подозреваемых в терроризме или террористической деятельности». Правда, когда в 2002 году Конгресс попытался воспроизвести это на национальном уровне в рамках операции TIPS (Система информации и предотвращения терроризма), лидер большинства в Палате представителей, консервативный республиканец Дик Арми, возразил, что не может поддержать закон, разрешающий американцам «шпионить друг за другом». Инициатива была отклонена, но как анонимные, так и подписанные сообщения о людях с ближневосточными именами продолжали поступать. Возможно, неслучайно журнал Time объявил 2002 год «Годом информаторов», выбрав трех женщин-информаторов «Людьми года».
Идея об обязанности разоблачать (террористов или кого-либо ещё) набирала популярность. «Увидел это? Сообщи об этом!» – крылатая фраза, появившаяся в нью-йоркском транспорте после 11 сентября, была подхвачена Министерством внутренней безопасности в 2010 году для использования в общенациональной антитеррористической кампании. Аналогичный лозунг в Великобритании: «Увидел. Сообщил. Помог», – подчёркивало облегчение, которое должны испытывать пассажиры, избавляясь от бремени ненужных знаний и ответственности.
Движение #MeToo, начавшееся в 2017 году и направленное на ретроспективное осуждение влиятельных мужчин за сексуальное насилие, несомненно, преследовало благие цели, но ему также были присущи некоторые черты моральной паники, в частности, настойчивое требование того, чтобы заявления жертв никогда не подвергались сомнению, а обвиняемые ими должны быть немедленно признаны виновными без права на оправдание. Выступить с заявлением в контексте #MeToo рассматривалось как откровение, выражение безусловной истины и нечто совершенно отличное от разоблачения, доноса или даже слухов, несмотря на функциональную эквивалентность. #MeToo было частью более широкого климата, способствующего сообщениям о многих формах «ненадлежащего» поведения в сфере пола и гендера, включая неиспользование человеком «правильных» местоимений. Исследователи из Университета штата Северная Дакота обнаружили, что 72% студентов считали, что о преподавателях, делающих «оскорбительные» замечания, следует сообщать администрации университета.
В России ситуация была совершенно иной. Коммунизм был свергнут в 1991 году, Союз распался, при Ельцине наступил «дикий капитализм», а определённый уровень законности и порядка восстановился только при Путине. Для российских граждан изменились некоторые повседневные практики, но не практика доносов. Одни имеют патриотическую окраску, вторые проходят под лозунгом «традиционных семейных ценностей». В обоих случаях часто упоминается пагубное влияние Запада. […]
Российская практика доносительства, похоже, придерживается традиционного правила, согласно которому доносчики — обычно консерваторы, а их жертвы — либералы. То же самое было и с доносами в Америке, но все изменилось в первые два десятилетия нынешнего века, когда сексуальные и гендерные преступления стали основными причинами доносов. В опросе, проведенном в Северной Дакоте, студенты, идентифицирующие себя как «либералы», значительно чаще выступали за то, чтобы осуждать преподавателей за ненадлежащие слова, чем те, кто идентифицирует себя как «консерваторы». В исследовании о «давлении в вузах» в США за 2020 год социолог Шон Стивенс и его коллеги отметили, что в западной академической среде доносы, обычно сделанные онлайн в рамках кампаний в социальных сетях против сексуальных и гендерных преступлений, поступают преимущественно слева.
Но теперь, в эпоху Трампа, антилибералы, похоже, вернули себе инициативу в качестве главных инициаторов доносов; либералы, соответственно, вспомнили, что у них есть принципиальные возражения. Общелиберальный консенсус по вопросу доносов при новой администрации раскрывается в заголовках: «Трамп хочет, чтобы вы доносили на своих коллег»; «Трамп поддерживает свою программу с помощью сети стукачей». У ICE есть онлайн-портал для сообщений о нелегальных иммигрантах и предполагаемой преступной деятельности, а горячая линия, спонсируемая Министерством образования, призывает «учащихся, родителей, учителей и широкую общественность» анонимно сообщать о школах и учителях, «которые, по их мнению, внедряют разнообразие, равенство или инклюзивность». Вскоре после инаугурации Трампа, согласно директиве Управления кадровой политики, сотрудники Министерства внутренней безопасности и Министерства по делам ветеранов, НАСА и других агентств получили электронные письма с просьбой в течение десяти дней выявить коллег, продолжающих работу над вопросами разнообразия, равенства и инклюзивности, – другими словами, информировать или быть информатором. В апреле Министерство здравоохранения и социальных служб призвало медицинских работников и общественность к разоблачению врачей, оказывающих несовершеннолетним услуги по подтверждению гендерной идентичности. Хотя поначалу возникали некоторые неловкие проблемы с конфиденциальностью данных пациентов, теперь их удалось обойти, отчасти благодаря классификации информаторов как информаторов.
Кампания администрации Трампа против «антисемитизма» в университетах основана на двойном процессе разоблачения: студентов и преподавателей призывают предоставлять информацию о возможных правонарушениях, а университеты обязаны не только принимать меры в ответ на эту информацию, но и сообщать о ней в Вашингтон. По словам Рашида Халиди, недавно ушедшего на пенсию из Колумбийского университета, среди преподавателей высок страх подобных разоблачений. Университет Джорджа Вашингтона подвергся критике со стороны Министерства юстиции, вместе с традиционной угрозой о суровых последствиях, за то, что он сначала не принял мер по полученным жалобам, а затем не сообщил о них.
Участники движения «Сделаем Америку снова великой» не будут называть сообщения о нарушениях через новые горячие линии «стукачеством» или даже «разоблачением», потому что это термины либералов. Но активистская группа «Мамки за свободу» нашла способ обозначить эту практику в духе MAGA: она описала призыв к разоблачению учителей за активизм в рамках DEI как «возвращение власти в руки родителей». Призыв к разоблачениям — один из способов мобилизовать простых американцев на борьбу с властью «глубинного государства» и презирающей его либеральной элиты. В те времена, когда Сталин руководил своей Культурной революцией, это называлось «мобилизацией масс» против «буржуазно-либеральных» элит, и разоблачение играло точно такую же роль в выявлении преступников, которых власти могли преследовать или увольнять. MAGA — это Культурная революция Трампа.
Мы должны «решиться сделать 2025 год годом без стукачества», — написал в январе американский журналист-лейборист Гамильтон Нолан. Меня это устраивает. Я австралийский либерал, которая абсолютно убеждена еще с начальной школы, что добинг — это постыдно. Но я понимаю, почему у сторонников MAGA иное мнение. С их точки зрения, стукач — это оскорбительное либеральное слово для обозначения низовой демократии, необходимой для того, чтобы бюрократы оставались честными, а жуликов из числа «политически сознательной» интеллигенции ставили на место. Если это вредит коррумпированным бюрократам и жуликам, тем лучше: настало время расплаты. Или, как сказал бы Сталин, это классовая война. А если это классовая война, возможно, мне следует просто придерживаться своей классовой позиции, позиции либеральной элиты, и продолжать выступать против стукачества практически при любых обстоятельствах.
Но подождите. Разве антитрамповские силы не должны перейти в контрнаступление? Вероятно, именно этим и объяснялось решение демократов в Комитете Палаты представителей по надзору и государственной реформе создать собственную горячую линию для сообщений о «потенциальных нарушениях при администрации Трампа». В заявлении, сделанном в феврале текущего года, отмечалось, что «информаторы играют жизненно важную роль в содействии Конгрессу в выполнении его конституционных надзорных обязанностей», и содержался призыв к общественности сообщать о «злоупотреблениях властью и угрозах федеральным служащим», исходящих от администрации. Телеканал Fox News назвал это «горячей линией Чака Шумера для доносов со стороны глубинного государства» для всех, кто хочет насолить Трампу. Таким образом, демократы отвечают на огонь огнём и доносом на донос. А прилагающуюся форму можно отправить анонимно.